Величие простых сердец в прозе А. П. Платонова

Все возможно — и удается все, Но главное — сеять души в людях.

А.   Платонов

К середине 30-х годов, переосмыслив свой опыт публицис­тики, достижения романтика и сатирика, А. Платонов заново открыл для себя Пушкина. Великому поэту посвящена ста­тья "Пушкин — наш товарищ" и самая крупная, ставшая известной читателю после смерти Платонова пьеса "Ученик лицея". Над ней писатель работал вплоть до последнего мгно­вения жизни. Открыв частицу Пушкина в себе, он создает классические новеллы: "Фро", "Река Потудань", "Июльская гроза" и "Возвращение". Обогатился и художественный мир Платонова. Именно Пушкин научил его видеть великое зод­чество, идущее в глубинах быта, в пестром смешении "высо­кого" и "низкого", научил найти свою "Ассоль из Моршанс-ка", будущую героиню рассказа "Фро". Не преуменьшая роль сатиры, Платонов писал, что важно все же, бичуя недостатки, помнить о высшей тайне, которая есть в народе: "И голодно, и болезненно, и безнадежно, и уныло, но люди живут, обречен­ные не сдаются..."

Величие простых сердец... Величие людей, без кото­рых "народ неполный...", их способность преображать мир, побеждать невыносимое, жить и тогда, когда, кажется, невоз­можно жить  —   это  истинно  платоновская тема.

Это сказалось уже в новелле "Таыр" о пленнице, сумев­шей принять все удары судьбы и как бы "сработать" их (любимое слово Платонова), истереть, освоить и победить "каменное горе". Новелла "Фро" — поэма о бессознательной

красоте чувства любви, ожидании материнства. Не случайно в центре всей группы героев (муж — инженер, заворожен­ный некими таинственными машинами; отец Фро, старый машинист; сама героиня Фрося - Фро) оказывается жен­щина, мудрая естественностью чувств, верностью инстинк­там любви, обязанности продолжения рода человеческого. Прославить человечество, поразить его сенсацией открытия — важно, но кто подумает о том, как его, это победоносное человечество, продлить!

Подлинным шедевром мировой прозы является повесть "Джан". Такую веру в человека, такую силу исторического оптимизма в художнике XX века трудно с чем-либо сопо­ставить.

Человек среди песков... Среди особого пространства, где он стоит ровно столько, сколько "стоит" его мужество, его душа... Где нельзя быть иждивенцем, перекладывающим все трудности на других. В пустыне надо видеть мир очень зорко — не физическим зрением, а с помощью памяти, воображения. Пустыня безмолвна, не "говорлива", но сколь­ко неизреченных слов услышит здесь чуткое сердце, какие глубокие "вздохи" донесутся отсюда до него! Восток лишь дремал тысячелетиями, вздыхая среди солнечного изобилия, но сколько великих идей рождалось среди этих вздохов, в кажущейся его лени... И в сущности, весь подвиг главного героя "Джан" коммуниста Чагатаева, выводящего народ "джан" — символический образ всех одиноких, брошенных, обездоленных - из плена бесплодной впадины в пустыне, был победой над этими "тормозами" покорности, разобще­ния, обессиливавшими людей.

Платонов писал: "Писать надо не талантом, а "человечно­стью" — прямым чувством жизни", — и сам писал всей жизнью, вовлекая в любую картину самые далекие духовные и физические впечатления, раздумья многих лет. Пример то­му - чудесный рассказ "Июльская гроза".

Вначале так легко идти по полевой тропке, среди хлебов вместе с двумя крестьянскими детьми Антошкой и Наташей к их бабушке. Но постойте! Кто это? Откуда? Что за старичок-полевичок появился вдруг перед детьми? Человек это или доб­рый дух, своего рода добрый домовой?

"Из глубины хлебов вышел к детям худой, с голым, незнакомым лицом старичок; ростом он был не больше Наташи, обут в лапти, а одет в старинные холщовые портки, заплатанные латками из военного сукна, и он нес за спиной плетеную кошелку. Старик также остановился против де­тей. Он поглядел на Наташу бледными, добрыми глазами, уже давно приглядевшимися ко всему на свете, снял шапку, свалянную из домашней шерсти, поклонился и прошел мимо". Возникает сомнение: а реальную ли тропку среди хлебов рисовал Платонов, не условны ли и деревня, и гроза? Внешний мир творит, сплетая узы странных событий, си­ловое поле, оставляя в тени одни предметы, высвечивая другие.

Старичок-полевичок поклонился детям. "Поклонился" — не просто поздоровался, а как бы преклонился перед цветени­ем юности, перед будущим, осознав по-пушкински мудро и возвышенно:

Тебе я место уступаю,

Мне время тлеть, тебе — цвести.

Старичок словно робеет перед высшим смыслом жизни, который несут, не осознавая этого, дети. И когда они ушли от бабушки — под грозу, испытав страх перед сиянием молний, освещавших "бугры могучего мрака на небе", — этот стари­чок появляется вновь, появляется с весьма характерным воп­росом:

"_ Вы кто такой-то? — хрипло спросил их близкий чу­жой голос.

Наташа подняла голову от Антошки. Склонившись на колени, возле них стоял худой старичок с незнакомым лицом, которого они встретили нынче, когда шли в гости к бабушке...

— Нам боязно стало, — сказала Наташа".

Казалось бы, при первой встрече старичка с ребятами следо­вало спросить: "Вы кто такой?" Но тогда ничего не угрожало детям, мир был добр и благодушен, а для беседы о грозе, о стра­хе нужна опасная обстановка, нужен прекрасный и яростный мир. Тогда читатель внимательнее относится к смыслу слов