А. Т. ТВАРДОВСКИЙ
"Немую боль в слова облечь..."
А.
Т. Твардовский — ярчайший поэтический талант. Доминирующая черта его
творчества — высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без
исключения жизненных ситуациях.
Счастлив
тот, кто "посетил сей мир в его минуты роковые". Чем-чем, а
"роковыми минутами" наша эпоха не обделена. Твардовский убедился в
этом на собственном жизненном опыте. Родом он из смоленской деревни, из семьи,
пережившей драму раскулачивания и ссылки.
О
коллективизации он знал не понаслышке. Картины новой колхозной жизни, сразу
якобы ставшей счастливой, в литературе и искусстве принято было приукрашивать.
Невольно вспоминается муляжное изобилие в знаменитой кинокомедии
"Кубанские казаки", которая вышла тоже в довольно суровые
послевоенные годы, но показала крестьянскую жизнь сплошным праздником — и
праздник получился на славу. Так было и в раннем стихотворении Твардонского "Гость", где к колхознику приезжает единоличник
(на своей телеге со своим конем!), чтобы посмотреть: а стоит ли вступать в
колхоз? (Можно подумать, что дело было добровольным.) Он-то сам не может
решиться вынуть из кошелки привезенный "ржаной с начинкою пирог", а
хозяева ему поллитровку ставят и яичницу "во всю сковороду"!
Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: "А
скот был сытый, плавный, чистокровный". Этот сюжет Твардовский включил
позднее в поэму "Страна Муравия".
Старое вино будет влито в новые мехи. И черные — с построек старых — бревна Меж новых хорошо легли в забор.
Многозначительный
образ! Словно символ того, как люди старого, темного сознания все же входят в
новую жизнь. Такой образ нельзя потерять, и те же бревна "хорошо
легли" в текст поэмы.
И бревна старые в забор Меж новых улеглись.
Одним словом, правду
жизни следовало втиснуть в прокрустово ложе "социализма", забыв о
крестьянской трагедии. Надо было вспомнить, как страдали бедняки от кулаков.
Твардовский описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у
которого "скот хоботастый, сытый, чистокровный". Уж не этот ли скот
оказался на колхозном дворе? Помните, в "Госте" сказано точно так же
о скоте?
Впрочем, разве дело в
одном лишь скоте? В колхозе людям и работается весело (еще бы — ведь за
"трудодни"!), и свадьба гуляется от души (где и Никите Моргунку перепало
как гостю). А на кулацком на дворе, "где журавель колодезный — и тот
звучал с торжественностью церковной", — в том "немилом, нежилом
раю" бедной бесприданнице нет ни веселья, ни жизни, она бежит с постылого
двора в чем была.
Ты хлопотала по двору чуть свет, В грязи, в забвеньи подрастали
дети, И не гадала ты, была ли, пет Инаярадостъ и любовь на свете.
Об
этом пишет он в своей миниатюре. Что было, то было: участью жены в большом
крестьянском хозяйстве (как и участью мужа) была работа от зари до зари. А в
строках Твардовского есть искренняя боль и искренняя вера в возможность иной,
радостной жизни. А чем кончается кулацкая жизнь? Угрюмых супругов
раскулачивают и ссылают;
И с ним одним, угрюмым стариком, Куда везут вас, ты спокойно
едешь, Молчащим и бессмысленным врагом Подписывавших приговор соседей.
Не
правда ли, в этом очень "идейном" стихотворении, в этих
"правильных" словах все же чувствуется "немая боль"
высылаемых крестьян.
Да и
как не быть боли? Односельчане "подписали приговор" соседу-кулаку,
как своему врагу. На фоне этой скрипучей телеги, увозившей на Соловки
классовых врагов, особенно должна была впечатлять идиллическая картина новой
жизни всей Смоленщины:
Край мой деревенский, шитый лыком, Ты дивишься на свои дела. Слава
революции великой Стороной тебя не обошла. Славной жизнью, сытой и веселой —
Новая Смоленщина моя.
Было
все это. Но какой ценой. Миллионы умерших от голода мужиков в Поволжье и на
Украине. А сколько было лучших работников сослано или расстреляно. Сами же мужики
расстреливали мужиков. И вот уже новая героиня поэта горюет, что родители не
позволили ей выйти замуж по
любви за пастуха, выдали за кулака — и что теперь, как жить?
Поздно о том говорить, горевать, Батьке бы с маткой заранее знать,
Знать бы, что жизнь повернется не так, Знать бы, чем станет пастух да батрак.
"Жизнь
повернется не так" - надолго, хотя не навсегда. В этом вопросе председатель колхоза, у кого гостил Никита Моргунок,
оказался плохим пророком.
В наши дни поэма "Страна Муравия" своей
правдивостью и драматизмом напоминает нам о цене, которую народ платит за то,
что жизнь поворачивается "не так".
-
Что за помин?
-
Помин общий!
-
Кто гуляет?
-
Кулаки!
Поминаем душ усопших, Что пошли на Соловки... Их везли, везли
возами... С детками и пожитками.
Вот и снова
"немая боль" в очень оптимистической поэме. Жуткая картина выселения
человека из воли в неволю, что равносильно почти выселению из жизни в смерть.
Нет, не случайно у Твардовского зазвучала песенка о божьей птичке:
Отчего ты, божья птичка, Звонких песен не поешь?
- Жить я в клетке не
хочу,
Отворите мне темницу,
Я на
волю полечу.
Невольно
вспоминается стихотворение А. С. Пушкина "Птичка".
Сложены эти строки в 1823 году, но прошло столетие — и вновь пришлось писать о
птичке в клетке, но уже без всякой надежды.
Через двадцать лет
наступила хрущевская "оттепель". Прав был И. Г. Эренбург, лед
тронулся — и его уже нельзя было остановить никаким "застоем".
Твардовский внутренне раскрепостился и "немую боль в слова облек".
Одна за другой пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: "За
далью — даль", "Теркин на том свете". Нещадно изобличающие строки,
бичующие бюрократизм, очковтирательство, показуху.
Немало
таких строк и в посмертно опубликованной поэме "По праву памяти":
Пред лицом ушедших былей Не вправе мы кривить душой, — Ведь
эти были отплатили Мы платой самою большой...
За
два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал
гласности память о крестьянской трагедии
30-х годов:
„.не те иже годочки, —
Не вправе я себе отсрочки
Предоставлять.
Гора бы с плеч —
Еще успеть без проволочки
Немую боль в слова облечь,
Ту боль, что скрыта временами
И встарь теснила нам сердца...
"По
праву памяти" — это осмысление поэтом опыта всей прожитой жизни. Она
отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое
социально-гражданственное и лирико-философское раздумье о непростых путях
истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и
бескомпромиссной правды, воскрешающей "живую быль" и боль нелегких
страниц нашего исторического прошлого.
Поэма
отмечена характерной для Твардовского глубиной и силой поэтического обобщения.
Сама память в его поэме —это не просто воспоминание о былом, а невозможность забыть,
неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что
никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как
истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст , от
обращения к себе во вступительных строках и до завершающих ее слов.
В
этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучавшие в книге "За
далью - даль" (особенно в главах "Так это было", "Друг
детства"), но приобретшие здесь глубоко личностный характер. Все это
поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его
семьи, самых близких людей, о его собственной судьбе.
О
великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ,
отдавший сынов и дочерей во имя этого подвига, показал, на какие жертвы он
способен, рассказал Твардовский. И о том, какие бесчинства совершались
"во имя этого народа", рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и
берег эту память свято. Но вера в то, что "и впредь как были — будем —
какая вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз,
глядят в глаза", пронизывает все произведения поэта.
На
долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов,
потрясших мир, и большую и малую родину. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е
годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как
говорили древние греки, катарсис — очищение души. Поэт такой судьбы имел полное
право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко написать о себе:
Вся суть в од ном-единственном завете: То, что скажу, до времени
тая, Я это знаю лучше всех на свете — Живых и мертвых — знаю
только я. Сказать то слово никому другому Я никогда бы ни за что не мог
Передоверитъ.Даже Льву Толстому — -
Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе. Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете, Сказать хочу. И так, как я хочу.
Простота
языка Твардовского загадочна, как простота Пушкина. "Эта простота, меткое
слово, — писал Б. Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов..."
Твардовский
был не просто представителем своего времени, а его выдающимся представителем.
Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в полную силу нельзя
писать. Это было бы безнравственно по отношению к народу, к России. "Силу
можно показать, когда говоришь в полный голос", - писал Ф. Абрамов. И по
сей день этот голос "правды сущей", голос "прямо в души
бьющий" доходит до душ и сердец наших.
|