птицы, защищают становища свои, гнезда свои и детища свои до изнеможения; й
природа по намерению творца всех и господа снабдила разными к тому орудиями в
самых членах их. Почто же нам, братие, быть нечувствительными и влачить тяжкие
оковы рабства в дремоте и постыдном невольничестве в собственной еще земле своей?
Поляки, вас вооружившие на нас, суть общие и непримиримые враги наши; они уже все
отняли у нас: честь, права, собственность и самую свободу разговора и
вероисповедания нашего; остается при нас одна жизнь, но и та ненадежна и несносна
самим нам; да и что за жизнь такая, когда она преисполнена горестей, страхов и
всегдашнего отчаяния? Предки наши, известные свету славяне или савроматы и русы,
соединясь с литовцами и поляками добровольно и ради обоюдной защиты от
инноплеменников, пришли к ним с собственною своею природною землею, с своими
городами и селениями и своими даже законами и со всем, в жизни нужным. Поляки
ничего им и нам не давали ни на один пенязь, а заслуги наши и предков наших,
оказанные полякам в обороне и разширении королевства их, известны суть всей Европе
и Азии; да и сами поляки хрониками своими очевидно тое доказывают. Но пролитая за
них кровь наша и избиенные на ратных полях тысячи и тьмы воев наших награждаются
от поляков одним презорством, насилием и всех родов тиранствами. И когда вы, о
братья наши и други, когда не видите унижения своего от поляков и не слышите
презренных титулов, наданным вам от них, то есть титулов хлопа и схизматика, то
вспомните, по крайней мере, недавния жертвы предков ваших и братии вашей,
преданных коварством и изменою и замученных поляками самым неслыханным
варварством. Вспомните, говорю, сожженных живыми в медном быке гетмана Наливайка,
полковника Лободу и других; вспомните ободранные и отрубленные головы гетману
Павлюге, обозному Гремичу и иным; вспомните, наконец, гетмана Остряницу, обозного
Сурмила, полковников Недригайла, Боюна и Рындича, коих колесовали и живым жилы
тягли, а премногих с ними чиновников ваших, живых же на спицы воткнули и другими
лютейшими муками жизни лишили. Не забывайте, братия, и о тех неповинных младенцах
ваших, коих поляки на решетках жарили и в котлах варили. Все оные страстотерпцы
замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов своих, презираемую и
ругаемую поляками в главах ваших. И сии мученики, неповинно пострадавшие, вопиют к
вам из гробов своих, требуя за кровь их отмщения и вызывают вас на оборону самих
себя и отечества своего».
Едва кончил
Хмельницкий речь свою, восстало в войске вопнение и поднялся шум, яко дух бурный;
все начали бросать оружие и кричать: «Готовы умереть за отечество и веру
православную! Повелевай нами, Хмельницкий, повелевай и веди нас, куда честь и
польза наша требуют. Отметим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или
умрем со славою. Да не увидим более поношений наших, не услышим стона потомства
нашего! Одно нас теперь смущает только, что мы клялись пред богом и учинили
присягу на евангелии о верном послушании Барабашу, сему врагу отечества и
предателю нашему!» «Вынужденные клятвы неважны, — отвечал Хмельницкий, — и бог
всевидец обратит их на главу того, кто их вынудил и призывал имя его всуе. Законы
божественные, естественные и гражданские всегда такие клятвы уничтожают; и вы от
них свободны; а больше всех клятв обязаны вы своему отечеству самою природою и
вере святой, символом ее, вами исповедуемым. О сем поборайте и за них стойте, а
более сих жертв ничего от вас не требуется».
Козаки, утешенные речами Хмельницкого,
устремились искать Барабаша, чтобы предать его на суд войска, и нашли его,
спрятавшегося в одном судне; но как выведен был из судна на берег, то, вырвавшись
из рук козацких, бросился он стремглав в реку и утопился; а козаки тогда
взгласили: «И погибе нечестивый! Да погибнет же и память его с шумом!»
|
