Шла Саша по шоссе. Навстречу ей шел шофер по шоссе, тащил шину для машины. Шофер испачкался, стал черным, как чертенок. Саша шофера увидала, обомлела, слова сказать не может, только: тит! тэт! тат! тот! тут! тыт! А потом, когда узнала его, все ему рассказала. Рассказала, что на дворе трава, на траве дрова, что бомбардир бомбардировал Бранденбург, что всех скороговорок не перескороговоришь, не перевыскороговоришь. Саша болтала, болтала, да так и не выболтала, а шофер сел, онемел и заснул.

Языком не расскажешь, так и пальцем не растычешь. Нечего руками рассуждать, коли Бог ума не дал. Речь умом красна, а если язык шепеляв, то и поговори скороговорочку за скороговорочкой: тридцать три корабля лавировали, лавировали, да невылавировали; у нас на дворе-подворье погода размокропогоди-лась; сшит колпак не по-колпаковски, вылит колокол не по-колоколовски, надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать, надо колокол переколоколовать, перевыколоколовать, надо все скороговорки перескороговорить, перевыскороговорить, и тогда так заговоришь, словно реченька зажурчишь.

От топота копыт пыль по полю летит. То послали Сеню с донесеньем. Голова у Сени с лукошко, а ума ни крошки. Доскакать доскакал, да все не так рассказал: рассказал, что не тридцать три корабля лавировали, лавировали, да не вылавировали, что Прокоп не варил свой укроп, а съел у Малаши всю сыворотку из-под простокваши да еще пирог с грибами, чтоб держать язык за зубами. Прокоп-то держал, а Сеня все болтал да болтал, да и вздремнул. Вздремнуть не вздремнул, всхрапнул, да и присвистнул.

Командир говорил про полковника, про полковницу, про подполковника, про подполковницу, про подпрапорщика, а про подпрапорщицу промолчал, а говорил, что у гусыни усов ищи не ищи — не сыщешь, что чешуя у щучки, щетинка у чушки, что около кола — колокола, что у осы не усы, не усищи, а усики.

Береги честь смолоду, а то была у Фрола — Фролу на Лавра наврала, пойдет к Лавру — на Фрола Лавру наврет, ведь язык без костей и без того красный. У злой Натальи все люди канальи, а еще говорит: «Не тот, товарищи, товарищу товарищ, кто при товарищах товарищу товарищ, а тот, товарищи, товарищу товарищ, кто без товарищей; товарищу товарищ».

Я ему по секрету, а он по всему свету, что на улице медовик, мне не до медовика, что на улице деготник, мне не до деготника, не до деготниковой жены, не до деготниковых детей. Так вот скажет друг дружке, а дружка подружке, а подружка борову, а боров всему городу — язык от лжи не краснеет, и без того красный, а только береги честь смолоду: один раз соврешь — в другой не поверят; ведь коли врун, так и обманщик, а обманщик, так и плут, а плут, так и мошенник, а мошенник, так и вор.

Дело было в Вавилоне. Расчувствовавшаяся вавилонка Варвара расчувствовала нерасчувствовавщегося вавилонца Вавилу Вавилонского — вавилонянина.

Разнервничавшегося конституционалиста Константина нашли акклиматизировавшимся в конституцирнном городе Константинополе и со спокойным достоинством изобретавшим усовершенствованные пневмомешковыколачиватёли.

Раз щеголь Щегол ящик щебня нашел, а в щели шуршали щучата, щербатая щука тащила чехол, чтоб сшить из него им брючата. Щегол шустро щеку ей вдруг прищемил щипцами и шмякнул шумовкой, не мешкая, этот мешок потащил, но вдруг зашуршала шнуровка. И вышла, щебеча и щурясь, шпана —щенки, но в шершавой щетине и быстро шугнули Щегла-шалуна, чтоб больше не шастал в лощине. От шока щегол наш утратил свой шарм, чесалась под перьями шкурка. Теперь сторожит он ворота казарм, в матросской шикуя тужурке. (Л. Кубатченко).