"Рукописи не горят"

(По роману М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита")

"Рукописи не горят" — с этой верой в упрямую, неуничто­жимую силу искусства умирал писатель Михаил Булгаков, все главные произведения которого лежали в ту пору в ящи­ках его письменного стола неопубликованными и лишь чет­верть века спустя одно за другим пришли к читателю. "Ру­кописи не горят", — эти слова как бы служили автору закля­тием от разрушительной работы времени, от глухого -забве­ния предсмертного и самого дорогого ему труда — романа "Мастер и Маргарита".

И заклятие подействовало, предсказание сбылось. Время стало союзником М. Булгакова, и роман его не только смог явиться в свет, но и среди других, более актуальных по теме книг последнего времени оказался произведением насущным, неувядающим, от которого не пахнет архивной пылью. Взять хотя бы то, что если к роману М. Булгакова "Мастер и Мар­гарита" подходить традиционно, оперируя такими привычны­ми инструментами анализа, как тема, идея, жанр, то заблу­дишься в нем в два счета, словно в дремучем лесу. Ни в какие схемы он не укладывается.

Прочитанная множеством читателей книга, вызвавшая не­мало споров, толков, вопросов и догадок, стала жить своей жизнью в литературе. Возникло даже что-то вроде "моды на Булгакова".

И все-таки, почему "рукописи не горят", почему эта книга привлекает внимание? По-моему, благодаря все той же нео­бычности построения романа, оригинальности сюжета. Есть основания назвать роман бытовым: в нем широко развер­нута картина московского быта тридцатых годов. Но не меньше оснований считать его фантастическим, философс­ким, любовно-лирическим и, само собой разумеется, — са­тирическим. Пусть в романе не все выписано ровно и до конца, внимание любого читателя остановит, я думаю, его форма — яркая, увлекательная, непривычная. Ведь не зря же, прочтя последнюю страницу, испытываешь искушение начать перечитывать книгу заново, вслушиваясь в мелодию булгаковской фразы: "В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея".

Едва ли найдется читатель, который возьмет на себя смелость утверждать, что нашел ключи ко всем таящимся в романе загадкам. Но многое в нем приоткроется, если хотя бы бегло проследить десятилетнюю историю его созда­ния, не забывая при этом, что почти все произведения Булгакова родились из его собственных переживаний, кон­фликтов, потрясений.

Не случайно в романе появляется легенда об Иешуа, так как в жизни писателя был свой Понтий Пилат — Главре-пертком. И писатель понимал, что рано или поздно будет распят. Но, видно, теплилась в нем надежда на здравый смысл "прокуратора", на возможность взаимопонимания. И, может быть, представлялся ему такой спор, какой в романе, уже пос­ле казни философа, Пилат видит во сне: "Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем".

Так или иначе, но вполне можно утверждать, что именно собственная судьба заставила писателя вспомнить новоза­ветную библейскую историю и ввести ее в роман. В первых его набросках еще нет ни Мастера, ни Маргариты, а дьявол появляется в Москве в одиночку, без свиты. Но начинается действие   так   же,    как   в   окончательном   издании:    беседои Сатаны с двумя литераторами явно рапповского толка. Он рассказывает им эту библейскую историю с таким ста­ранием, словно добивается, чтобы собеседники его в зеркале тех стародавних событий, в решениях синедриона и про­куратора Иудеи увидели и свой, рапповский, изуверский фанатизм.